«Ход конем» - Андрей Батуханов

Вымещая свою бестолковость и страх, кто-то из охранников несколько раз врезал Алексею сапогом по печени. Потом его брезгливо схватили за ворот робы и поволокли к машине. Тёмная кровь из разодранной руки почти сливалась с чёрной придорожной жижей.

Крохами ускользающего сознания он удивился чистым сапогам одного из охранников. Потом неожиданно возникли розовые облака на выцветшем зимнем небе. Короткий полет и удар спиной о доски кузова, который разом выбил из Алексея сознание.

Грузовик лагерной охраны рычал и фыркал что есть мочи. Его кидало из стороны в сторону по скользкой дороге. Это даже была не дорога, а всего лишь направление движения.

Солдаты ругали проклятые югославские дороги, проклятый город Биха, проклятую погоду и, конечно же, проклятого недоумка Дитриха, который вёл этот трижды проклятый грузовик.

Алексей пришёл в себя; грузовик скользил по грязи из стороны в сторону, на ухабах и рытвинах его подбрасывало и подкидывало. Он лежал лицом вниз и сквозь щель в полу смутно видел мелькавшую под колёсами дорогу.

Очередная кочка подкинула машину и отозвалась болью во всём теле. Израненная Альба отозвалась грозным рыком на его стон. На спину Алексея тут же опустился сапог Кауфмана.

– Спокойно, Альба! Загрызть его я тебе не дам. Сам бы хотел, но нельзя. А ты, моя хорошая, не переживай – завтра всё равно он сдохнет, – с радостью утешил пса проводник.

Через какое-то время дорога выровнялась, машина поехала быстрее, а солдаты повеселели. Страх, который всю дорогу выедал солдатские души, потихоньку исчез. Съездили на задание, с партизанами не встретились, живы остались, беглецов поймали, так что можно рассчитывать и на поощрение от командования! Обменявшись шутками с охранниками на КПП, солдаты запели «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин», отбивая такт сапогами, демонстрируя всем окружающим свой несокрушимый воинский дух и готовность с честью и блеском исполнить любое приказание начальства.

Объехав пулемётную вышку, прикрывающую главный въезд в лагерь, где стоял невозмутимый часовой, грузовик затормозил возле штрафного барака.

Солдаты выпрыгнули из машины, следом сбросили на землю окровавленного Алексея. Двое рядовых, стараясь не испачкаться, поволокли беглеца к зданию.

– Куда его? – спросил солдат у унтер-офицера.

– В карцер, пусть проветрится до утра. Но учтите, если он неожиданно сдохнет, то завтра утром я вас в петлю запихну, причём двоих в одну. Понятно?

– Так точно, герр офицер! – солдаты синхронно кивнули головами и поволокли заключённого дальше по коридору барака.

Загремели засовы, заскрипела дверь, Алексея бросили на бетонный пол карцера. Он упал плашмя и даже не пошевелился.

– Сдох, что ли? – спросил один из конвоиров.

– Желательно, чтоб он был жив, – сказал один из охранников и приложил два пальца к шее заключённого. Сосредоточенное выражение сменила улыбка. – Жив, собака!

Он подцепил носком сапога руку и подбросил её вверх. Она безвольно упала на пол. Никакого эффекта. Охранники испуганно переглянулись. Первый сплюнул в сторону и ударил заключённого сапогом в живот. Тот застонал.

Солдаты, препираясь, ушли. Дверь в карцер закрылась, и наступила темнота. И в помещении, и в сознании Алексея.

Полненькая проводница, мягко ступая по коридору пассажирского вагона, заглянула в открытое от духоты купе. Пассажир, ехавший до Пензы, спал головой к выходу. Женщина потянула руку к его плечу.

Сознание разведчика сработало мгновенно. Ещё просыпаясь, он уже сел на полку, одной рукой перехватил чужую руку, а другой – зажал горло. Женщина попыталась закричать, но у неё ничего не получилось. Из горла вырвался лишь сип. Красная пелена спала, он ослабил хватку.

– Ой! Вы чего, мужчина?! – изумлённо выдохнула женщина. – Да я милицию сейчас…

Сигнал тревоги тут же затих. Алексей вспомнил, что война закончилась. Он по дороге домой в Пензу. Руки сами собой разжались, и он отпустил проводницу.

– Привычка, – извинился Алексей, – простите. Война из меня с трудом выходит.

– Ну и привычки у вас, мужчина! А ещё в костюме! – суетливо шептала проводница, приводя в порядок форму. – Вот и пускай для таких мягкие вагоны с проводниками, как до войны… Через полчаса прибываем.

– Я не хотел.

– Ага! Знаем мы, кто и как не хотел, – женщина стала привычно заводиться. – Выпили, так ведите себя прилично!

Потом, видя искреннее недоумение на лице пассажира, сменила гнев на милость:

– Ладно, я не злопамятная.

И, как ей показалось, гордо и независимо вышла из купе. Алексей потёр ладонями лицо. Прильнув к вагонному окну, попытался что-то высмотреть за ним. Но там была тьма, лишь редко-редко пролетали искры из паровозной трубы.

Выйдя в пустой коридор, он услышал, как вагон скрипел, храпел и постанывал. Раскачиваясь, как на корабле, Алексей направился в тамбур. «Интересно, а где мягкие вагоны были во время войны? В санитарных эшелонах? Старые привели в порядок или уже новые успели построить? Вот они, железнодорожные символы прошлой жизни. Со скрипом и визгом и даже храпом, но всё возвращается к прежней жизни. Ещё не довоенной, но уже нынешней. Поставлю дом, перевезу семью, и заживём!»

Проходя мимо купе проводницы, он встретился с нею глазами. Прижал руку к груди и слегка поклонился, извиняясь еще раз за своё поведение. Но та уже его простила.

– Скоро Пенза. Стоим сорок минут. Домой? – поинтересовалась пострадавшая. – Военный?

– Был. Потом партизанил.

– Оно и видно, как клещ вцепился, – вроде бы спокойно ответила женщина, но при этом осторожно прикоснулась кончиками пальцев к шее.

– Скоро станция?

Мужское очарование пассажира пересилило пустячную обиду, и женщина полезла смотреть график движения.

– Прибываем через двенадцать минут.

– Пара затяжек, и пойду за чемоданом, – заверил Алексей.

Алексей вышел, закурил сигарету и закрыл глаза. Почему-то поездной тамбур напомнил ему карцер концлагеря. Только там была ужасающая тишина, а тут – ужасающий грохот. Перестук колёс напоминал короткие автоматные очереди, которые на железнодорожных стрелках станционных разъездов перерастали в ожесточённую пулемётную перестрелку невидимых врагов.

«Уже почти четыре года мир, а я до сих пор воюю: то отстреливаюсь, то сижу в засаде, вздрагиваю от любого шороха и подозреваю в любой смутной фигуре врага. Для мирной жизни обыкновенному человеку нужно как можно скорее стереть из памяти войну, а вот народу этого категорически делать нельзя, иначе первая, даже слабенькая орда сотрёт эту нацию с лица земли», – глотая горький дым сигарет, обдумывал этот парадокс Алексей.

Алексей открыл глаза, и взгляд упёрся в бланк подписки о невыезде, который совал ему следователь пензенского отделения МВД. Он смотрел на пляшущие буквы и строчки и никак не мог понять: «Как же это произошло?»

– Подписывай, Подкопин! Я тут с тобою нянькаться не стану! И попробуй мне только куда-нибудь исчезнуть! – зарычал следователь.

Он был маленький, почти карлик. Тучный, с наголо бритой головой; под висячим носом чернела щёточка усов – «мыслеулавливателей». Под кустистыми бровями метались два ствола злых серых глаз. С каждой его фразой они наливались кровью.

Утром двое в штатском из областного МГБ забрали гражданина Подкопина Алексея Леонидовича из дома его родителей на окраине города. Как за несколько часов, да ещё ночью, органам стало известно о его прибытии? Это было для него полнейшей загадкой! Кто донёс? Видимо, слишком рано он перестал делить людей на своих и врагов!

– Подписывай! Или сразу к стенке! – с толстых губ майора слетала слюна.

«Как у собаки из концлагеря. Кажется, ту звали Альбой», – вспомнил Алексей и неожиданно для себя буркнул:

– До стенки дорасти ещё надо!

Следователь вскочил со стула. Новенький мундир не обмялся и сидел на нем пузырём. Погоны задрались вверх колом, отчего майор сразу стал походить на летучую мышь, нетопыря. Он яростно тыкал пальцем в пачку листов протокола допроса.

– Твоих художеств на десять стенок хватит! Сам бы лично шлёпнул! Может, ты с врагом сотрудничал?! Или к тёплой сиське в Югославии своей прижимался, пока весь советский народ вместе с товарищем Сталиным проявлял чудеса героизма и храбрости…

Алексей вскинул глаза на следователя. «И ведь не знает, сука, что немножечко прав. Или им на самом деле всё известно?» – мелькнула в мозгу мысль.

– Ты мне тут глазами-то не зыркай, Подкопин! Не смотри, что на дворе сорок девятый год! Выяснять – это наша служба! Мы все твои документы досконально проверим. Воевал или уклонялся, партизанил или сотрудничал? Тебе что, мало фашистского плена? Так ты, дурак, ещё с Тито снюхался. Давай подписывай!

– Я только вчера вечером приехал. В чем меня подозревают? – уставший после восьмичасового допроса, глухо поинтересовался Подкопин.